Схватившись рукой за лиану,
последним из алчного стада,
он рухнул ничком на поляну,
пробитый стрелой конкистáдор…
Его уподобили зверю,
влекомому дьяволом жёлтым,
но всё же не верю, не верю,
что только за золотом шёл ты!
Лишь струны в груди зазвучали,
желаньем открытий согреты –
на наши мечты и печали
распроданы тотчас билеты…
Ты в дебри ступил безыскусно,
в надеждах, как в сладких тенётах!
Сучок за спиной твоей хрустнул,
как будто костяшки на счётах…
1985
Зим российских знобящие ласки,
дали, вещие сосны в снегах,
по-младенчески ясные краски
в патриарше-седых облаках…
Вековая, могучая драма!
Терпеливая, гордая страсть…
Не сыскать белоснежнее храма,
Драгоценней святынь не укласть.
Что ж вы так безоглядно любимы,
или холод ваш душу не жёг?
Не меня ли, ступавшие мимо,
заметал ваш роскошный снежок?
Пропади – разве б вы ощутили?
Но не тем ли и кровь горяча,
что, обняв, вы ни с кем не шутили,
царских шуб не дарили с плеча…
Знаю, многое ум растревожит.
Можно многое чтить и любить.
Но в судьбе даже солнце не сможет
ваших белых равнин потеснить.
1985
АВГУСТ
Горит багровый апельсин
на синей скатерти небес,
кружась на медленной оси
луча, вонзившегося в лес.
Над озером желтеет пар,
и луг расцвечен, как поднос,
и медный холм, как самовар,
блестит за чайным сном берёз.
1985
Моросит за окном.
По карнизу немолкнущий стук.
В доме сонное царство –
всё оцепенело вокруг.
Только ветра порыв
бросит самую крупную гроздь:
словно камушки снизу
меня вызывающий гость…
Сколько разных имён
наплывёт, накружит, пропадёт…
И опять задремлю,
потому что никто не придёт.
Потому что никто
там не может стоять под дождём.
Потому что бывает,
когда никого мы не ждём…
1985
- 2091_900.jpg (96.9 КБ) 280 просмотров
Когда подкатится к деревне
под вечер летняя гроза,
она дохнёт дыханьем древним
и птиц опустит на леса.
Изба покажется чужою…
Почудится, что и она
живой наделена душою
и тайн прадедовских полна!
Шумов и скрипов пересуды,
как речь людей, которых нет.
И от серебряной посуды
таинственный исходит свет.
Вот шум дождя всё ближе, ближе,
и – просветлело на душе,
вот ливень зачастил по крыше
и, вместе с молнией уже,
ударит громом у порога,
бесцветно вспыхнут образа…
Сверкнут придуманного бога
живые, влажные глаза.
1979
СЕНОКОС
Подъём, туман, озноб…
Свежи, обильны росы.
Творóг, да чёрный хлеб, да вдоволь молока,
и в кузове летим на дальние покосы,
и взгляд молодки вслед летит из-под платка…
Мы целый день в трудах: стогуем и метаем,
а в сумерках – домой… И снова у ворот,
свернувшись, как стожок,
учёный дремлет кот.
Он в Лукоморье жил. Мы это точно знаем.
Трава – везде трава. Но не простой травой
пропахли мы, и двор, и свод над головой,
и облака в пучках соломенных заката,
с колючей пылью звёзд просторный ночи стог,
и сны, и сладкий вздох, который ты исторг,
припомнив труд святой, оставленный когда-то…
1985
Проснулся… Дождь едва ступал
по крыше. Словно бы когда-то
всё было так же: дождь, я спал,
проснулся, дождь едва ступал…
Всё это было. Только дата
не вспоминалась… Капель стук
и беспокойная истома:
что происходит? Дождь. И вдруг
испуг и страх: да где я?! Дома,
конечно же! Я просто спал,
проснулся: дождь…едва…по крыше…
О, как знакомо! Тише, тише –
сейчас припомню… Но попал
в колодец словно. И вокруг
неощутимость столь знакома:
стеклянных капель полустук
и беспокойная истома…
И всё. Хотя б одно лицо
На миг проглянуло в сознанье,
так я бы знал, в конце концов,
за что мне это наказанье:
лежать и быть средь темноты,
как бы не жившим, не любившим!
Чернеют рамы, как кресты.
На чём? На будущем? На бывшем?..
Лишь стук дождя… и я, и ночь.
И дождь, и дождь едва… по крыше…
Как всё знакомо! Ну, точь-в-точь…
Когда ж?! Сейчас припомню, тише,
всё по порядку: дождь, я спал,
проснулся, дождь едва ступал
по крыше, словно бы когда-то
всё было так же: дождь, я спал,
проснулся – дождь…
1979
ПИСЬМА
Молчите, проклятые струны!
А. Майков
Молчите, проклятые книги!
А. Блок
Живу, как собака на сене,
на письмах, вернувшихся в стол.
Я сам их когда-то посеял,
и сам же нежданно обрёл.
Иные из них возвращались
безмолвно, иные – под крик…
Какие упрёки бросались
и сколько вскрывалось улик!
Когда-то они исцеляли,
когда-то их ждали с тоской,
дрожащими пальцами брали,
теряя и сон и покой.
Но всё измельчается в суе
земных шестерён и колёс.
выводится вкус поцелуев
холодною щёлочью слёз…
И вот, ты не в силах приставить
к душе то, что было душой.
И всё, что промчалось, предстанет
бессмысленной жизнью чужой.
И что бы, и как бы ни мерил,
всё выйдет – по горло в долгах.
И сам уже больше не веришь
тому, что умеешь не лгать…
Придёт же кому-то охота
их тайно и хищно собрать,
и станет неведомый кто-то
о жизни моей рассуждать!
Теряйтесь в годах, в пепелище,
корёжьтесь в голодном огне,
сгнивайте в забытых жилищах,
но – не возвращайтесь ко мне!
Жестокие, малые дети,
вам надобно всё объяснить?
А я не умею на свете
понятно и правильно жить!
Меж миром и совестью стиснут,
я прочь ухожу сквозь года.
Молчите, проклятые письма!
Я вас не писал никогда!
1985
Зачем ты меня обнимаешь,
зачем ты жалеешь меня?
И в доме огонь зажигаешь,
где свыклись давно без огня…
Мечтаешь о тонком колечке,
прохладную тянешь ладонь.
Но он не удержится в печке,
тобою зажжённый огонь!
Ты веришь, что всё понимаешь
в своём полуявственном сне…
Зачем ты меня обнимаешь,
когда уже крыша в огне?
май 1976
ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО
О, как знакомы имена!..
Над киверами стяг полощет…
Вперёд! – и лязг, и в стремена,
и на декабрьскую площадь.
Усталостью обременён,
забывшись на раскрытой книге,
проваливаюсь в глубь времён,
как будто в раскалённый тигель.
Надежды робкую свечу
в каре лелеют ветераны;
на штурм, на штурм! плечом к плечу
под роковые барабаны.
Зачем стоите вы, когда
уже наводят жерла братья?!
Картечь. Бессильные проклятья.
Картечь и чёрная вода.
Где явь? Где будущность? Где сон?
В руке клинок, от ветра душно…
Втекает время равнодушно
и разлучает явь и стон.
Всё кончено. Остыл свинец.
В крови Нева, канал обводный…
Ну, что ж, хоть высплюсь, наконец
на этой площади свободной.
1985
ТРУДНЫЙ РЕЙС
(Зарисовка с натуры)
Бетон ожидает бригада
Погоде на сроки плевать!
– Прорвись, понимаешь ты? – надо…
– Раз надо, чего ж понимать?
Внушает: – Пустая бравада, –
начальство, дыхнув на печать.
–Ведь надо?
– Так надо-то надо…
– Раз надо – не ваша печаль.
Ни удержу с ними, ни сладу,
в ком крепок рабочий задор.
– Земляк, понимаешь ты? – надо!
– Раз надо, об чём разговор?..
1985
МАСТЕР ФОЛЬК
За тридевять царств, в тридесятой
стране, что за морем лежит,
живёт удивительный мастер,
не чающий в куклах души.
Когда б вы его ни застали –
таков одержимых удел! –
всегда за работою мастер
таинственных кукольных дел.
Он равных не знает, он гений,
он кукольный бог, он мастак!
Но в каждой из множества кукол
как будто бы что-то не так…
Вот, вроде бы, кукла, как кукла,
но что-то в ней странное вновь:
то слишком уж тонкие губы,
то слишком надменная бровь…
Всё смотрится, как неживая,
всё вид удручающе глуп –
хоть голову сменишь, хоть платье,
хоть в красном посадишь углу!
Вот новую куклу закончил –
и вновь неудача: блестят
глаза оловянно, и букли,
как будто верёвки, висят…
И голову мастер ломает,
и смотрит без сна в темноту,
надеясь увидеть воочью
ту куклу, единственно ту!
И верит какому-то чуду
так свято – хоть смейся, хоть плачь –
хотя уже сбился со счёта
извечных своих неудач.
В минуты отчаянья мастер,
открывши заветный сундук,
швыряет в огонь равнодушно
создания собственных рук.
И снова бессонные ночи
проводит, не ест и не пьёт,
и смотрит невидящим взором,
и грустное что-то поёт…
1979
Монотонную песню поющий
поезд,
поезд, без устали мчащий
и полями с луною бегущей,
и лесной непроглядною чащей,
ты готов, растревоженный демон,
возвестив про удачу и гибель,
унести меня, чтоб я ни делал,
возвратить меня, где бы я ни был!
Ты – свидетель надежд и печалей!
Не одну мы беду проскочили:
и колёса твои выручали,
и твои пассажиры учили…
Кто судьбу свою с места не двигал,
не поймёт твоей силы и славы!
Ты листал мою жизнь, словно книгу,
пробегая, как станции главы.
Поезд, поезд, без устали мчащий,
монотонную песню поющий,
пролетающий мимо всё чаще
и всё реже с собою зовущий…
1979
Отпели воинские трубы,
знамён заполыхал багрец…
Я выпил чаю. Вытер губы.
И понял: дома, наконец!
Вернувшись с поля ратной брани,
где брань реальна лишь на треть,
две-три профессии в кармане
совсем не лишнее иметь!
И можно посмотреть с прищуром
на объявленья, дуя в ус,
а не бросаться на смех курам
в престижный, как дублёнка, вуз.
Двух лет науки мне не жалко!
Взрывая жизни целину,
не раз армейскую закалку
я добрым словом помяну!
Года суровых испытаний –
такой внушительный заряд,
что трать его без колебаний
хоть пять, хоть сотню лет подряд.
1985
НА СМЕНУ
Над городом мгла проходила.
Казалось, что ей не пройти,
что это завода кадило
вселенную всю прокоптит.
Но брезжит рассвет непреклонно,
и люди по снегу и льду,
по улице длинной и сонной
спешат к очагу и труду.
И есть ещё время на старте
помыслить всерьёз о судьбе
пред тем, как забыться в азарте,
в земном раствориться труде,
который воздаст, но и выжмет…
И выйдешь, как после кино:
покажется – словно две жизни
прожить суждено и дано.
Но труд меж землёю и небом
судьбы уравняет весы –
одна это жизнь. Только хлебом
и песней не будешь в ней сыт.
Пока ещё в мире несмело
и твой намечается след:
всего только чёрточки мелом,
что вывел за совесть и хлеб…
1979
ПЛОТНИК
Весенняя суббота.
И в солнечном венце
сияют капли пота
у друга на лице.
Он встал сегодня рано,
он в майке и трусах;
в руках его рубанок
и стружка в волосах.
Мне от чего-то грустно,
а он себе острит
и походя искусно
кроватку мастерит.
Хозяин и работник
влюблённый в труд и прок…
– Я что? Я только плотник,
а ты у нас – пророк!
И – темы перемена –
ползёт к его ногам
возникший, как из пены –
из стружки, мальчуган.
Отец ему степенно
пути освободил.
привычно на колено
сынишку посадил.
Доволен: плоть от плоти,
улыбочка в усы:
– Я что? Я только плотник,
но у меня есть сын!
И смотрят друг на дружку…
Возник вокруг стола
мир новенький, как стружка,
свет тёплый, как смола!
Ах, от такой картины
привольнее дышать!
– Дай на руках мне сына
немного подержать…
1978
. Буду читать дозами. Путь понравился. Не знала такого поэта. А Плащ Матвеевой не люблю с юности 
